Валерия. Роман о любви - Юлия Ершова

— Что у тебя? — сквозь зубы сказал Янович, захлопывая дверь.

Санька напряг шею и выдал:

— Как что? Жить негде! Вкалываю десять лет, до сих пор крыши над головой нет. Себя-то ты не обидел: джип, хата новая… И всё за моей спиной. Всё! Ипатов уволился — мне опять ни слова. Что происходит? Ты директор — я требую ответа!

Валерий вздохнул:

— Ага, ответа, значит? Хорошо. Позвольте донести да вашего сведения, Алексан Митрич, что Ипатов со своей супругой открывают бизнес. Почему он вам не доложил — сам спросишь. А я в больницу за город намереваюсь, к вашей родственнице… вы ничего против не имеете, господин Гацко, единственный и неповторимый?

Сашка дёрнул хохолком и сжал губы:

— Разговор не закончен.

— Ах, да-да, простите, — поморщился Янович и, кашлянув, обрушился на Саньку: — От обязанностей своих не откосишь. Ясно тебе? Это приказ твоего директора, который в отпуске, с прошлой недели. Иди — и руководи! Не хочешь — клади заявление. Выйду из отпуска — рассмотрю. Ты по контракту два года обязан… в поте лица. — Глаза Яновича сжигали нежный хохолок Саньки и его лысинку. — И третье: у тебя не крыши над головой, у тебя головы нет! К сыну вернись, может, тогда обретёшь мозг. У твоей семьи новая квартира есть, новоселье — со дня на день. С мебелью порешаем и… Позвони маме, она тебе с подробностями изложит. И наконец, самое главное, запомни, — Янович стал белее белого. Саньке даже показалось, что его друг вытянулся под потолок, как джин из бутылки, и огнём дышит, — родственница моей жены не получит от меня ничего, никогда, кроме погребального венка. Можешь ей дословно передать. И пол твоей зарплаты, ты и десяти процентов не отрабатываешь, в эквиваленте пятисот вражеских единиц, предприятие перечисляет Любе и твоему сыну каждый месяц. И всё потому, что её муж и отец её ребёнка месяцами не объявляется, сына не воспитывает даже по телефону и мать свою не проведывает. И всё потому, что драмы у него семейные. Ещё аргументов подсыпать?

Валера сгрёб обмякшего Саньку и выволок за грудки в приёмную.

— Подписывай! — рявкнул Янович и стряхнул Гацко на стол секретарши. Та подскочила и взвизгнула. Пока Санька полулёжа наскрёбывал автограф в пустом уголке приказа, Валера без шума, как питбуль, вцепился в свою секретаршу:

— Елена Игоревна, господин Гацко назначается и.о. директора на время моего отпуска. Вопросы и проблемы, любые, решать с только главным бухгалтером. В мой кабинет никого не допускать. — На последней фразе Янович опять побелел и словно вырос до потолка, как джинн. Леночка, которая на голову была выше всех мужчин «Икара», впервые смотрела на кого-то снизу вверх. Она дрожала, постукивая непослушными челюстями. — Ты здесь и года не отработала, а уже самостоятельность проявила. Ещё раз мой кабинет кому-то откроешь — зарежу. — Последнее слово он сказал ей на ухо. И улыбнулся стеклянным стенам.

I

Радуница поёт «Вечную память». Набирая силу, солнце разжигает полдень. Фонтанами проливаются лучи на головы бушующих зеленью деревьев и липнут к глянцевым молодым листикам. Мокрым языком ветер лижет покрывающий их сладкий лак, заглатывая рассыпанные Ярилой блёстки.

Лера спит на старом диване под маминым пледом. В открытое окно деревянной усадьбы влетел майский ветер и разбросал по комнате осколки лучей Ярилы, но хозяйка не проснулась и гостя не встретила. Утренний сон сильнее ночного. А ночами она не спит. Давно. Ворочается. Думает. Пока не исхлещет себя воспоминаниями. И так до рассвета.

Улетай ветер — ей снятся мама, Валерочка, джип. Опять чёрный монстр пялится на неё мёртвыми глазами. Она хочет уйти, но Валерочка схватил её за руку и тянет в салон. Запихивает, уговаривает, защёлкивает ремень. Лера кричит и умоляет, но он только улыбается и… что есть силы захлопывает дверь.

Лера вскакивает с дивана. Сердце выпрыгивает из груди. Хлопок двери повторяется уже наяву.

— Мама! Ма-ам, — слышит она родной голос за окном и бросается к двери.

— Они! Они, — шепчет Лера и вот уже расцеловывает гостей, которые обнимают её.

Радость шагнула через порог профессорского дома: младший Дятловский, высокий беловолосый юноша, и приёмная дочь Дятловских, шикарная женщина в брючном костюме из тонкого льна. Её тёмные, уложенные в крупные локоны волосы прихвачены вдоль линии лба бирюзовой лентой, а на груди лежат бусы в тон ленте. Следом в дом впорхнули две девчушки: старшая, первокурсница, как и профессорский внук, и младшая, выпускница лицея. Это дочери шикарной женщины: русоволосые и миловидные, точь-в-точь как их отец в юные годы. Одеты сёстры одинаково подростково: узкие джинсы, рубахи в клетку и кеды с модной надписью «Конверс».

— Милые вы мои, родные! — залепетала Лера. — Всех перецеловала? Да? Тогда тебя, сыночек, ещё раз, мой сырочек, мой сахарочек!

Под нежное настроение Лера могла зацеловать любимого человека до состояния тряпичной куклы.

— Хватит парня нежить, мамаша, — с улыбкой произносит шикарная женщина. — Нам в зятья маменькины сынки не требуются, — шутливо замечает она и тянет всех в гостиную. — Проходите, гости дорогие, располагайтесь. Не желаете ли перекусить? — Спрашивая это, она заворачивает на кухню. — О-о-о! — крикнула она, захрустев пакетиками из дьюти-фри. — Здесь кто-то побывал раньше нас и оставил еду вот в этих двух невзрачных кошёлках. И этот кто-то, я полагаю, благополучно воскрес после четырёх дней отсутствия?

Гости, как по команде, уставились на хозяйку усадьбы, но Лера не ответила, засуетилась и спряталась за дверцей холодильника:

— Алла, девочки, завтракать? Я сейчас, мигом… Тётя Ира гостинцев принесла…

Алла беглым взглядом осматривает гостиную. Других свидетельств чудесного воскрешения известной личности она не находит, но утешается тем, что и хрустящих пакетов достаточно, чтобы вывести подругу на чистую воду.

— Лер, ну что ты, шуток не понимаешь? Неужели я детей голодных привезу, — ухмыляется она, упирая руки в бока. — Ты нас лучше обедом покорми, после похода на кладбище. Сама вот поешь, я тебе пирогов и прочей вредной еды навезла. Алька, тащи наши кошёлки из машины, пожалуйста.

Младший Дятловский гасит планшет и выбегает во двор, за ним уносятся девочки. Они хлопают дверцами и хохочут, кажется, что про кошёлки с пирогами они напрочь забыли.

— Какой у тебя замечательный сын, так и мечтаю его оттяпать… Ну, всё, всё! Живо переодеваемся, и ты, мамуля, облачайся и жуй, и всё быстро, — командует Алла и кричит в открытое окно: — Все в путь!

Приёмная дочь излучает прекрасное настроение. Тепло воспоминаний молодых лет, проведённых на профессорской даче, греет ей сердце.

— Жуй… мамочка, — передразнила подругу Лера. — Я может, и есть не хочу от обиды. Не приехали вчера, весь день и ночь прождала, — искренне сетует хозяйка. — Вот так, опоздали на денёк, а могли успеть только уже на мои похороны.

— Ой, Лер, не кошмарь, — кривит лицо Алла. — Не люблю. Не приехали — на то есть причина. За двадцать лет дружбы пора бы научиться доверять мне. — Она слегка краснеет и сжимает самый большой камень на нитке бус. — Лучше ответь. Почему трубу не брала? Мы даже тёте Ире звонили, но та, пока сериалы по телику не закончились, к телефону не подходила. А потом ответила. В рекламу, что ли? В окно глянула и говорит про тебя: «Спиць, мусиць. Усё добра. Бачыла яе, не хвалюйцися» (Спит, наверно. Всё хорошо. Видела её, не волнуйтесь) — и опять к телевизору.